Неточные совпадения
Раскольников не привык к
толпе и, как уже сказано,
бежал всякого общества, особенно
в последнее время. Но теперь его вдруг что-то потянуло к людям. Что-то совершалось
в нем как бы новое, и вместе с тем ощутилась какая-то жажда людей. Он так устал от целого месяца этой сосредоточенной тоски своей и мрачного возбуждения, что хотя одну минуту хотелось ему вздохнуть
в другом мире, хотя бы
в каком бы то ни было, и, несмотря на всю грязь обстановки, он с удовольствием оставался теперь
в распивочной.
Кибитка подъехала к крыльцу комендантского дома. Народ узнал колокольчик Пугачева и
толпою бежал за нами. Швабрин встретил самозванца на крыльце. Он был одет казаком и отрастил себе бороду. Изменник помог Пугачеву вылезть из кибитки,
в подлых выражениях изъявляя свою радость и усердие. Увидя меня, он смутился, но вскоре оправился, протянул мне руку, говоря: «И ты наш? Давно бы так!» — Я отворотился от него и ничего не отвечал.
Он чувствовал себя физически измятым борьбой против
толпы своих двойников, у него тупо болела поясница и ныли мускулы ног, как будто он
в самом деле долго
бежал.
Через несколько минут он растянулся на диване и замолчал; одеяло на груди его волнообразно поднималось и опускалось, как земля за окном. Окно то срезало верхушки деревьев, то резало деревья под корень; взмахивая ветвями, они
бежали прочь. Самгин смотрел на крупный, вздернутый нос, на обнаженные зубы Стратонова и представлял его
в деревне Тарасовке, пред
толпой мужиков. Не поздоровилось бы печнику при встрече с таким барином…
Не торопясь отступала плотная масса рабочих, люди пятились, шли как-то боком, грозили солдатам кулаками,
в руках некоторых все еще трепетали белые платки; тело
толпы распадалось, отдельные фигуры, отскакивая с боков ее,
бежали прочь, падали на землю и корчились, ползли, а многие ложились на снег
в позах безнадежно неподвижных.
Самгин высоко поднял его и швырнул прочь, на землю, — он разбился на куски, и тотчас вокруг Самгина размножились десятки фигур, совершенно подобных ему; они окружили его, стремительно
побежали вместе с ним, и хотя все были невесомы, проницаемы, как тени, но страшно теснили его, толкали, сбивая с дороги, гнали вперед, — их становилось все больше, все они были горячие, и Самгин задыхался
в их безмолвной, бесшумной
толпе.
Толпа прошла, но на улице стало еще более шумно, — катились экипажи, цокали по булыжнику подковы лошадей, шаркали по панели и стучали палки темненьких старичков, старушек,
бежали мальчишки. Но скоро исчезло и это, — тогда из-под ворот дома вылезла черная собака и, раскрыв красную пасть, длительно зевнув, легла
в тень. И почти тотчас мимо окна бойко пробежала пестрая, сытая лошадь, запряженная
в плетеную бричку, — на козлах сидел Захарий
в сером измятом пыльнике.
Он еще не
бежит с
толпою, он
в стороне от нее, но вот ему уже кажется, что люди всасывают его
в свою гущу и влекут за собой.
А
толпа уже так разрослась, распухла, что не могла втиснуться на Полицейский мост и приостановилась, как бы раздумывая: следует ли идти дальше? Многие
побежали берегом Мойки
в направлении Певческого моста, люди во главе
толпы рвались вперед, но за своей спиной,
в задних рядах, Самгин чувствовал нерешительность, отсутствие одушевленности.
Верхом,
в глуши степей нагих,
Король и гетман мчатся оба.
Бегут. Судьба связала их.
Опасность близкая и злоба
Даруют силу королю.
Он рану тяжкую свою
Забыл. Поникнув головою,
Он скачет, русскими гоним,
И слуги верные
толпоюЧуть могут следовать за ним.
Глаза, как у лунатика, широко открыты, не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная
в задумчивость, не замечает, где сидит, или идет без цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит к окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд
в улицу,
в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом, не дичится этого шума, не гнушается грубой
толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо
бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей
в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
Поселенцы, по обыкновению, покинули свои места, угнали скот, и кто мог,
бежал дальше от границ Кафрарии. Вся пограничная черта представляла одну картину общего движения. Некоторые из фермеров собирались
толпами и укреплялись лагерем
в поле или избирали убежищем укрепленную ферму.
А потом, первые дни начинающейся новой жизни,
в которых дорога каждая минута,
в которые следовало бы
бежать куда-нибудь вдаль,
в уединение, проводятся за бесконечными обедами, за утомительными балами,
в толпе, точно на смех.
Тут Черевик хотел было потянуть узду, чтобы провести свою кобылу и обличить во лжи бесстыдного поносителя, но рука его с необыкновенною легкостью ударилась
в подбородок. Глянул —
в ней перерезанная узда и к узде привязанный — о, ужас! волосы его поднялись горою! — кусок красного рукава свитки!..Плюнув, крестясь и болтая руками,
побежал он от неожиданного подарка и, быстрее молодого парубка, пропал
в толпе.
В особенно погожие дни являются горожане и горожанки. Порой приходит с сестрой и матерью она, кумир многих сердец, усиленно бьющихся под серыми шинелями.
В том числе — увы! — и моего бедного современника… Ей взапуски подают кресло. Счастливейший выхватывает кресло из
толпы соперников… Усиленный
бег, визг полозьев, морозный ветер с легким запахом духов, а впереди головка, уткнувшаяся
в муфту от мороза и от страха… Огромный пруд кажется таким маленьким и тесным… Вот уже берег…
Когда мы с братьями
побежали в конец переулка — там уже была целая
толпа народа.
Оглянувшись, Анфим так и обомлел. По дороге
бежал Михей Зотыч, а за ним с ревом и гиком гналась
толпа мужиков. Анфим видел, как Михей Зотыч сбросил на ходу шубу и прибавил шагу, но старость сказывалась, и он начал уставать. Вот уже совсем близко разъяренная, обезумевшая
толпа. Анфим даже раскрыл глаза, когда из
толпы вылетела пара лошадей Ермилыча, и какой-то мужик, стоя
в кошевой на ногах, размахивая вожжами, налетел на Михея Зотыча.
—
В огонь их надо было бросить! — жалели
в оставшейся у ворот
толпе. — Видишь, подожгли город, а сами
бежать!
Слышен собачий визг. Очумелов глядит
в сторону и видит: из дровяного склада купца Пичугина, прыгая на трех ногах и оглядываясь,
бежит собака. За ней гонится человек
в ситцевой крахмальной рубахе и расстегнутой жилетке. Он
бежит за ней и, подавшись туловищем вперед, падает на землю и хватает собаку за задние лапы. Слышен вторично собачий визг и крик: «Не пущай!» Из лавок высовываются сонные физиономии, и скоро около дровяного склада, словно из земли выросши, собирается
толпа.
Старый, поседевший
в бегах и приключениях бродяга высматривает
в толпе новичков, кого побогаче (у новичков почти всегда бывают деньги), и сманивает его
бежать вместе.
Но это уже была не просьба о милостыне и не жалкий вопль, заглушаемый шумом улицы.
В ней было все то, что было и прежде, когда под ее влиянием лицо Петра искажалось и он
бежал от фортепиано, не
в силах бороться с ее разъедающей болью. Теперь он одолел ее
в своей душе и побеждал души этой
толпы глубиной и ужасом жизненной правды… Это была тьма на фоне яркого света, напоминание о горе среди полноты счастливой жизни…
Она первая ее и выдала на позор: когда
в деревне услышали, что Мари воротилась, то все
побежали смотреть Мари, и чуть не вся деревня сбежалась
в избу к старухе: старики, дети, женщины, девушки, все, такою торопливою, жадною
толпой.
Набат поднял весь завод на ноги, и всякий, кто мог
бежать, летел к кабаку.
В общем движении и сумятице не мог принять участия только один доменный мастер Никитич, дожидавшийся под домной выпуска. Его так и подмывало бросить все и
побежать к кабаку вместе с народом, который из Кержацкого конца и Пеньковки бросился по плотине
толпами.
— Видите, что делают!» Прапорщик тоже кричит им: «Пали!» Как шарахнули они
в толпу-то, так человек двадцать сразу и повалились; но все-таки они кинулись на солдат, думали народом их смять, а те из-за задней ширинги — трах опять, и
в штыки, знаете, пошли на них; те
побежали!..
И народ
бежал встречу красному знамени, он что-то кричал, сливался с
толпой и шел с нею обратно, и крики его гасли
в звуках песни — той песни, которую дома пели тише других, — на улице она текла ровно, прямо, со страшной силой.
В ней звучало железное мужество, и, призывая людей
в далекую дорогу к будущему, она честно говорила о тяжестях пути.
В ее большом спокойном пламени плавился темный шлак пережитого, тяжелый ком привычных чувств и сгорала
в пепел проклятая боязнь нового…
Наслушавшись вдоволь, он выходит на улицу и там встречается с
толпой простецов, которые, распахни рот,
бегут куда глаза глядят. Везде раздается паническое бормотание, слышатся несмысленные речи. Семена ненавистничества глубже и глубже пускают корни и наконец приносят плод. Солидный читатель перестает быть просто солидным и потихоньку да полегоньку переходит
в лагерь ненавистников.
Добежав уже до внешнего рва, все смешались
в глазах Козельцова, и он почувствовал боль
в груди и, сев на банкет, с огромным наслаждением увидал
в амбразуру, как
толпы синих мундиров
в беспорядке
бежали к своим траншеям, и как по всему полю лежали убитые и ползали раненые
в красных штанах и синих мундирах.
Ему ясно видно было, как французы
бежали к бастиону по чистому полю и как
толпы их с блестящими на солнце штыками шевелились
в ближайших траншеях.
Теперь он желал только одного: забвения прошедшего, спокойствия, сна души. Он охлаждался более и более к жизни, на все смотрел сонными глазами.
В толпе людской,
в шуме собраний он находил скуку,
бежал от них, а скука за ним.
Я
побежал — трамваев тогда не было, а извозчики не по карману — и у зоологического сада увидал
толпы народа.
В саду я узнал подробности. Озаглавил заметку «Взбунтовавшийся слон на Пресне».
Все эти бегуны, если не найдут себе
в продолжение лета какого-нибудь случайного, необыкновенного места, где бы перезимовать, — если, например, не наткнутся на какого-нибудь укрывателя беглых, которому
в этом выгода; если, наконец, не добудут себе, иногда через убийство, какого-нибудь паспорта, с которым можно везде прожить, — все они к осени, если их не изловят предварительно, большею частию сами являются густыми
толпами в города и
в остроги,
в качестве бродяг, и садятся
в тюрьмы зимовать, конечно не без надежды
бежать опять летом.
Бегут нестройными
толпамиИ видят:
в поле меж врагами,
Блистая
в латах, как
в огне,
Чудесный воин на коне
Грозой несется, колет, рубит,
В ревущий рог, летая, трубит…
И
толпа порой тысяч
в двадцать отступает перед сотнею-другою палок, причем задние
бегут, закрывая, на всякий случай, головы руками…
Верига отошел.
Толпа ворвалась
в столовую, потом
в кухню, — искали гейшу, но уже не нашли. Бенгальский
бегом пронес гейшу через столовую
в кухню. Она спокойно лежала на его руках и молчала. Бенгальскому казалось, что он слышит сильный перебой гейшина сердца. На ее голых руках, крепко сжавшихся, он заметил несколько царапинок и около локтя синевато-желтое пятно от ушиба. Взволнованным голосом Бенгальский сказал толпившейся на кухне челяди...
Увидев меня, Синкрайт был так испуган, что попятился на
толпу. Одно мгновение весь его вид выражал страстную, мучительную тоску, желание
бежать, скрыться — хотя
в этой тесноте
бежать смогла бы разве лишь кошка.
Только уж работать
в буфете мне не пришлось, потому что навстречу
бежала толпа.
Полдневный жар и усталость отряда заставили Михельсона остановиться на один час. Между тем узнал он, что недалеко находилась
толпа мятежников. Михельсон на них напал и взял четыреста
в плен; остальные
бежали к Казани и известили Пугачева о приближении неприятеля. Тогда-то Пугачев, опасаясь нечаянного нападения, отступил от крепости и приказал своим скорее выбираться из города, а сам, заняв выгодное местоположение, выстроился близ Царицына,
в семи верстах от Казани.
Половина
толпы бегом бросилась за убежавшим, а меня повели
в участок. Я решил молчать и ждать случая
бежать. Объявлять свое имя я не хотел — хоть на виселицу.
В ту самую минуту как Милославский поравнялся против церковных дверей, густые тучи заслонили восходящее солнце, раздался дикий крик казаков, которые, пользуясь теснотой и беспорядком, ворвались наконец
в чертоги царские; и
в то же самое время многочисленные
толпы покрытых рубищем граждан московских, испуганных буйством этих грабителей,
бежали укрыться по домам своим.
— Ловите пешего! подстрелите его! — заревели из
толпы дикие голоса, и пули посыпались градом; но Кирша был уже далеко; он пустился
бегом по узенькой тропинке, которая, изгибаясь между кустов, шла
в глубину леса.
Площадь пустеет; три светлые фигуры, взяв под руки друг друга, запели что-то, дружно и красиво, и пошли
в улицу, музыканты двинулись за ними, и
толпа вслед им;
бегут дети,
в сиянии красивых огней они — точно рассыпанные бусы кораллов, а голуби уже уселись на крышах, на карнизах и — воркуют.
— От бремени разрешается твоя супруга, — заявил приятелю исправник, бывший до полицейской службы военным фельдшером, и крикнул
в собравшуюся
толпу: — Беги-ка кто за Матвевной, скажи — к роженице!
Толпы ребятишек
в синих, красных и белых рубашках, стоя на берегу, провожают громкими криками пароход, разбудивший тишину на реке, из-под колес его к ногам детей
бегут веселые волны.
—
Беги, черт сиволапый, лови его, поколя не ушел, а то шуба пропадет! — посоветовал другой барышник мужику, который бросился
в толпу, но мартышки с шубой и след простыл… Рыжий барышник с товарищами направился
в трактир спрыснуть успешное дельце.
В первое время все занимало меня, все было ново, точно я вновь родился. Я мог спать на земле, мог ходить босиком, — а это чрезвычайно приятно; мог стоять
в толпе простого народа, никого не стесняя, и когда на улице падала извозчичья лошадь, то я
бежал и помогал поднять ее, не боясь запачкать свое платье. А главное, я жил на свой собственный счет и никому не был
в тягость!
Бывало,
в светлый Баиран
Сберутся юноши
толпою;
Игра сменяется игрою:
То, полный разобрав колчан,
Они крылатыми стрелами
Пронзают
в облаках орлов;
То с высоты крутых холмов
Нетерпеливыми рядами,
При данном знаке, вдруг падут,
Как лани, землю поражают,
Равнину пылью покрывают
И с дружным топотом
бегут.
Старик, перебирая
в руках свое воронье гнездо, что-то хотел еще сказать, но Осип Иваныч уже
бежал к кабаку и с непечатной руганью врезался
в толпу.
Сборской отправился на своей тележке за Москву-реку, а Зарецкой сел на лошадь и
в провожании уланского вахмистра поехал через город к Тверской заставе. Выезжая на Красную площадь, он заметил, что густые
толпы народа с ужасным шумом и криком
бежали по Никольской улице. Против самых Спасских ворот повстречался с ним Зарядьев, который шел из Кремля.
Но вдруг из
толпы, которая стояла под горою, раздался громкой крик. «Солдаты, солдаты! Французские солдаты!..» — закричало несколько голосов. Весь народ взволновался; передние кинулись назад; задние
побежали вперед, и
в одну минуту улица, идущая
в гору, покрылась народом. Молодой человек, пользуясь этим минутным смятением, бросился
в толпу и исчез из глаз купца.
— Ну? — спросил он. Двери распахнулись, и первое, что появилось
в дверях, — это спина военного с малиновым шевроном и звездой на левом рукаве. Он отступал из двери,
в которую напирала яростная
толпа, спиной и стрелял из револьвера. Потом он бросился
бежать мимо Персикова, крикнув ему...